Неточные совпадения
Одни судили так:
Господь
по небу шествует,
И ангелы его
Метут метлою огненной
Перед стопами Божьими
В небесном поле
путь...
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал
в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся
по начальству и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний
путь, то есть приступил к дознанию, и
в то же время всем и каждому наказал хранить
по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить
в нем несбыточных мечтаний.
В какой-то дикой задумчивости бродил он
по улицам, заложив руки за спину и бормоча под нос невнятные слова. На
пути встречались ему обыватели, одетые
в самые разнообразные лохмотья, и кланялись
в пояс. Перед некоторыми он останавливался, вперял непонятливый взор
в лохмотья и произносил...
Но Прыщ был совершенно искренен
в своих заявлениях и твердо решился следовать
по избранному
пути. Прекратив все дела, он ходил
по гостям, принимал обеды и балы и даже завел стаю борзых и гончих собак, с которыми травил на городском выгоне зайцев, лисиц, а однажды заполевал [Заполева́ть — добыть на охоте.] очень хорошенькую мещаночку. Не без иронии отзывался он о своем предместнике, томившемся
в то время
в заточении.
— Вы желаете, — не поднимая глаз, отвечал адвокат, не без удовольствия входя
в тон речи своего клиента, — чтобы я изложил вам те
пути,
по которым возможно исполнение вашего желания.
— Вы вступаете
в пору жизни, — продолжал священник, — когда надо избрать
путь и держаться его. Молитесь Богу, чтоб он
по своей благости помог вам и помиловал, — заключил он. «Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами своего человеколюбия, да простит ти чадо»… И, окончив разрешительную молитву, священник благословил и отпустил его.
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства
в государстве все эти явления наступают, только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало
в правильные,
по крайней мере,
в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно и
в особенности так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие ему и
пути сообщения, и что при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные не экономическою, но политическою необходимостью, были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили его, и что потому, так же как одностороннее и преждевременное развитие органа
в животном помешало бы его общему развитию, так для общего развития богатства
в России кредит,
пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые
в Европе, где они своевременны, у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
«И для чего она говорит по-французски с детьми? — подумал он. — Как это неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности», думал он сам с собой, не зная того, что Дарья Александровна всё это двадцать раз уже передумала и всё-таки, хотя и
в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим
путем своих детей.
Всё, что постигнет ее и сына, к которому точно так же как и к ней, переменились его чувства, перестало занимать его. Одно, что занимало его теперь, это был вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для себя и потому справедливейшим образом отряхнуться от той грязи, которою она зaбрызгала его
в своем падении, и продолжать итти
по своему
пути деятельной, честной и полезной жизни.
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки
по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала
в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала
в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось
по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
В два прыжка он был уж на дворе; у ворот крепости часовой загородил ему
путь ружьем; он перескочил через ружье и кинулся бежать
по дороге…
И опять
по обеим сторонам столбового
пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом
в руке, пешеход
в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядные и
по ту сторону и
по другую, помещичьи рыдваны, [Рыдван —
в старину: большая дорожная карета.] солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свежеразрытые черные полосы, мелькающие
по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки
в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт без конца…
Она ушла. Стоит Евгений,
Как будто громом поражен.
В какую бурю ощущений
Теперь он сердцем погружен!
Но шпор незапный звон раздался,
И муж Татьянин показался,
И здесь героя моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго… навсегда. За ним
Довольно мы
путем одним
Бродили
по свету. Поздравим
Друг друга с берегом. Ура!
Давно б (не правда ли?) пора!
На полках
по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской, турецкой, черкесской, зашедшие
в светлицу Бульбы всякими
путями, через третьи и четвертые руки, что было весьма обыкновенно
в те удалые времена.
Они прискакали к небольшой речке, называвшейся Татаркою, впадающей
в Днепр, кинулись
в воду с конями своими и долго плыли
по ней, чтобы скрыть след свой, и тогда уже, выбравшись на берег, они продолжали далее
путь.
Ели только хлеб с салом или коржи, пили только
по одной чарке, единственно для подкрепления, потому что Тарас Бульба не позволял никогда напиваться
в дороге, и продолжали
путь до вечера.
— Да, мошенник какой-то! Он и векселя тоже скупает. Промышленник. Да черт с ним! Я ведь на что злюсь-то, понимаешь ты это? На рутину их дряхлую, пошлейшую, закорузлую злюсь… А тут,
в одном этом деле, целый новый
путь открыть можно.
По одним психологическим только данным можно показать, как на истинный след попадать должно. «У нас есть, дескать, факты!» Да ведь факты не всё;
по крайней мере половина дела
в том, как с фактами обращаться умеешь!
Путь же взял он
по направлению к Васильевскому острову через
В—й проспект, как будто торопясь туда за делом, но,
по обыкновению своему, шел, не замечая дороги, шепча про себя и даже говоря вслух с собою, чем очень удивлял прохожих.
Царь молвил — из конца
в конец,
По ближним улицам и дальным,
В опасный
путь средь бурных вод
Его пустились генералы
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.
Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый
в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка летела
по гладкому зимнему
пути… Вдруг увидел я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней, — и через четверть часа въехали мы
в Белогорскую крепость.
— Помилуйте, батюшка, как можно! — залепетал Тимофеич (он вспомнил строгий наказ, полученный от барина при отъезде). —
В город
по господским делам ехали да про вашу милость услыхали, так вот и завернули
по пути, то есть — посмотреть на вашу милость… а то как же можно беспокоить!
Пред ним встала картина, напомнившая заседание масонов
в скучном романе Писемского: посреди большой комнаты, вокруг овального стола под опаловым шаром лампы сидело человек восемь;
в конце стола — патрон, рядом с ним — белогрудый, накрахмаленный Прейс, а
по другую сторону — Кутузов
в тужурке инженера
путей сообщения.
В этой борьбе пострадала и семья Самгиных: старший брат Ивана Яков, просидев почти два года
в тюрьме, был сослан
в Сибирь, пытался бежать из ссылки и, пойманный, переведен куда-то
в Туркестан; Иван Самгин тоже не избежал ареста и тюрьмы, а затем его исключили из университета; двоюродный брат Веры Петровны и муж Марьи Романовны умер на этапе
по пути в Ялуторовск
в ссылку.
Дул ветер, окутывая вокзал холодным дымом, трепал афиши на стене, раскачивал опаловые, жужжащие пузыри электрических фонарей на
путях. Над нелюбимым городом колебалось мутно-желтое зарево,
в сыром воздухе плавал угрюмый шум, его разрывали тревожные свистки маневрирующих паровозов. Спускаясь
по скользким ступеням, Самгин поскользнулся, схватил чье-то плечо; резким движением стряхнув его руку, человек круто обернулся и вполголоса, с удивлением сказал...
Это впечатление спутанного хоровода, ленивой, но мощной толкотни, усиливали игрушечные фигурки людей, осторожно шагавших между зданий,
по изогнутым
путям; людей было немного, и лишь редкие из них торопливо разбегались
в разных направлениях, большинство же вызывало мысль о заплутавшихся, ищущих.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял на
путь горящие угли, звонко стучал молоток
по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его
в Москве, на вокзале: там он стоял, прислонясь к стене, наклонив голову и считая на ладони серебряные монеты; на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались
по щекам, точно стружки.
Нужно дойти до каких-то твердых границ и поставить себя
в них, разоблачив и отбросив
по пути все выдумки, мешающие жить легко и просто, — вот что нужно.
—
В библии она прочитала: «И вражду положу между тобою и между женою». Она верит
в это и боится вражды, лжи. Это я думаю, что боится. Знаешь — Лютов сказал ей: зачем же вам
в театрах лицедействовать, когда,
по природе души вашей,
путь вам лежит
в монастырь? С ним она тоже
в дружбе, как со мной.
Для того, чтоб попасть домой, Самгин должен был пересечь улицу,
по которой шли союзники, но, когда он хотел свернуть
в другой переулок — встречу ему из-за угла вышел, широко шагая, Яков Злобин с фуражкой
в руке, с распухшим лицом и пьяными глазами; размахнув руки, как бы желая обнять Самгина, он преградил ему
путь, говоря негромко, удивленно...
Кончив экзамены, Самгин решил съездить дня на три домой, а затем —
по Волге на Кавказ. Домой ехать очень не хотелось; там Лидия, мать, Варавка, Спивак — люди почти
в равной степени тяжелые, не нужные ему. Там «Наш край», Дронов, Иноков — это тоже мало приятно. Случай указал ему другой
путь; он уже укладывал вещи, когда подали телеграмму от матери.
Самгин задумался о том, что вот уже десять лет он живет, кружась
в пыльном вихре на перекрестке двух
путей, не имея желания идти ни
по одному из них.
— Городок наш милый относится к числу отодвинутых
в сторону от
путей новейшей истории, поэтому
в нем много важного и ценного лежит нетронуто,
по укладкам,
по сундукам, ожидая прикосновения гениальной руки нового Карамзина или хотя бы Забелина.
По пути домой он застрял на почтовой станции, где не оказалось лошадей, спросил самовар, а пока собирали чай, неохотно посыпался мелкий дождь, затем он стал гуще, упрямее, крупней, — заиграли синие молнии, загремел гром, сердитым конем зафыркал ветер
в печной трубе — и начал хлестать, как из ведра,
в стекла окон.
— Как
в цирке, упражняются
в головоломном, Достоевским соблазнены, — говорил Бердников. — А здесь интеллигент как раз достаточно сыт, буржуазия его весьма вкусно кормит. У Мопассана — яхта, у Франса — домик, у Лоти — музей. Вот, надобно надеяться, и у нас лет через десять — двадцать интеллигент получит норму корма, ну и почувствует, что ему с пролетарием не
по пути…
Вера Петровна встала и пошла
в комнаты, сказав
по пути излишне громко...
Они мечтали и о шитом мундире для него, воображали его советником
в палате, а мать даже и губернатором; но всего этого хотелось бы им достигнуть как-нибудь подешевле, с разными хитростями, обойти тайком разбросанные
по пути просвещения и честей камни и преграды, не трудясь перескакивать через них, то есть, например, учиться слегка, не до изнурения души и тела, не до утраты благословенной,
в детстве приобретенной полноты, а так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат,
в котором бы сказано было, что Илюша прошел все науки и искусства.
Но глубоко и тяжело завален клад дрянью, наносным сором. Кто-то будто украл и закопал
в собственной его душе принесенные ему
в дар миром и жизнью сокровища. Что-то помешало ему ринуться на поприще жизни и лететь
по нему на всех парусах ума и воли. Какой-то тайный враг наложил на него тяжелую руку
в начале
пути и далеко отбросил от прямого человеческого назначения…
Понемногу, трудным
путем выработывается
в человеке или покорность судьбе — и тогда организм медленно и постепенно вступает во все свои отправления, — или горе сломит человека, и он не встанет больше, смотря
по горю, и
по человеку тоже.
— Я не пойду за него, бабушка: посмотрите, он и плакать-то не умеет
путем! У людей слезы
по щекам текут, а у него
по носу: вон какая слеза,
в горошину, повисла на самом конце!..
Одна Вера ничего этого не знала, не подозревала и продолжала видеть
в Тушине прежнего друга, оценив его еще больше с тех пор, как он явился во весь рост над обрывом и мужественно перенес свое горе, с прежним уважением и симпатией протянул ей руку, показавшись
в один и тот же момент и добрым, и справедливым, и великодушным —
по своей природе, чего брат Райский, более его развитой и образованный, достигал таким мучительным
путем.
— Один ты заперла мне: это взаимность, — продолжал он. — Страсть разрешается
путем уступок, счастья, и обращается там, смотря
по обстоятельствам, во что хочешь:
в дружбу, пожалуй,
в глубокую, святую, неизменную любовь — я ей не верю, — но во что бы ни было, во всяком случае,
в удовлетворение,
в покой… Ты отнимаешь у меня всякую надежду… на это счастье… да?
У крыльца ждал его лихач-рысак. Мы сели; но даже и во весь
путь он все-таки не мог прийти
в себя от какой-то ярости на этих молодых людей и успокоиться. Я дивился, что это так серьезно, и тому еще, что они так к Ламберту непочтительны, а он чуть ли даже не трусит перед ними. Мне,
по въевшемуся
в меня старому впечатлению с детства, все казалось, что все должны бояться Ламберта, так что, несмотря на всю мою независимость, я, наверно,
в ту минуту и сам трусил Ламберта.
Плохо, когда друг проводит
в путь, встретит или выручит из беды
по обязанности, а не
по влечению.
Шкуна «Восток», с своим, как стрелы, тонким и стройным рангоутом, покачивалась, стоя на якоре, между крутыми, но зелеными берегами Амура, а мы гуляли
по прибрежному песку, чертили на нем прутиком фигуры, лениво посматривали на шкуну и праздно ждали, когда скажут нам трогаться
в путь, сделать последний шаг огромного пройденного
пути: остается всего каких-нибудь пятьсот верст до Аяна, первого пристанища на берегах Сибири.
Смысл этих таинственных речей был, кажется, тот, что все количество заготовляемых на фабрике сигар быстро расходится официальным
путем по купеческим конторам, оптом, и
в магазин почти не поступает; что туземцы курят чируты, и потому трудно достать готовые сигары высших сортов.
Голландцы, на
пути в Индию и оттуда, начали заходить на мыс и выменивали у жителей провизию. Потом уже голландская Ост-Индская компания,
по предложению врача фон Рибека, заняла Столовую бухту.
Наши съезжали сегодня на здешний берег, были
в деревне у китайцев, хотели купить рыбы, но те сказали, что и настоящий и будущий улов проданы. Невесело, однако, здесь. Впрочем, давно не было весело: наш
путь лежал или
по английским портам, или у таких берегов, на которые выйти нельзя, как
в Японии, или незачем, как здесь например.
В каждой веревке,
в каждом крючке, гвозде, дощечке читаешь историю, каким
путем истязаний приобрело человечество право плавать
по морю при благоприятном ветре.
Скорей же, скорей
в путь! Поэзия дальних странствий исчезает не
по дням, а
по часам. Мы, может быть, последние путешественники,
в смысле аргонавтов: на нас еще,
по возвращении, взглянут с участием и завистью.
Чрез полчаса стол опустошен был до основания. Вино было старый фронтиньяк, отличное. «Что это, — ворчал барон, — даже ни цыпленка! Охота таскаться
по этаким местам!» Мы распрощались с гостеприимными, молчаливыми хозяевами и с смеющимся доктором. «Я надеюсь с вами увидеться, — кричал доктор, — если не на возвратном
пути, так я приеду
в Саймонстоун: там у меня служит брат, мы вместе поедем на самый мыс смотреть соль
в горах, которая там открылась».